20 сентября в «Музеоне» пройдет фестиваль «Остров 90-х» — организованная порталом Colta.ru  попытка вспомнить все лучшее, что было в культуре 90-х. Концерт группы  «Аукцыон», поэтические чтения, кино, цирк и блошиный рынок, а также —  довольно внушительная лекционная программа. Один из ее участников Юрий Сапрыкин рассказал о том, что до сих пор тревожит его в этом десятилетии
90-е — десятилетие, которое превратилось в  миф, не успев закончиться: это время давно уж известно какое — лихое,  кровавое, лютое. Братва стреляла друг в друга, заводы стояли, народ  вымирал, либералы ураганили (правда, тогда их еще называли демократами).  Колесо ностальгии движется неумолимо, и дети 90-х, приближаясь к  тридцатилетию, перекрашивают этот свинцовый нарратив в более теплые  тона: 90-е теперь — это не только киллеры и отморозки, это напиток Zuko,  жвачка Love Is... и приставка Dendy, похожий на доброго папу  телеведущий Супонев с программой "Зов джунглей", песня "Крошка моя" и  колонка про секс в журнале "Молоток". В своем мрачно-катастрофическом  варианте этот миф помогает властям собирать проценты рейтинга — хоть  ядерную бомбу над Москвой взрывайте, лишь бы не вернулись проклятые  90-е; в наивно-радужном изводе он просто неплохо монетизируется: на  деньги, вырученные от продажи ностальгических коробочек с товарами из  90-х, в соответствующую эпоху можно было бы купить небольшой алюминиевый  комбинат.  
             
            И все же за этими детскими воспоминаниями и  не менее детскими страшилками прячется какая-то тревога — то ли  невыученный урок, то ли незалеченная рана. Вроде все шло по плану —  демократизация, рыночные реформы, да-да-нет-да, голосуй сердцем,— а  заехало куда-то не туда. Да и в процессе так трясло, что вспомнить  страшно — как шутят в фейсбуке, в настоящем наборе "Назад в 90-е" вместо  пакетика Zuko должна быть пачка ваучеров и пуля в подъезде. И вроде  жизнь ушла вперед, далеко и непоправимо, но что-то в этом времени  по-прежнему саднит, как будто окно возможностей, открывшееся в 90-е,  неплотно захлопнулось, и из него тянет сквозняком.  
Тот, кто в 15 лет зависал в клубе «Птюч», вряд ли поймет того, кто сидел по полгода без зарплаты на убыточной шахте
С  каким чувством вспоминать 90-е — вопрос еще и склада характера:  случившийся на старте десятилетия праздник непослушания — счастье для  тех, кто вечно юн, и нож по сердцу, если дорог тебе покой. Когда из-под  ног внезапно уходит земля, для человека богемного это скорее приятное  ощущение: мир для него хоть на миг, но иной, для человека  предприимчивого это возможность быстро замутить в образовавшемся вакууме  новый проект, но для человека, привыкшего к твердой иерархии верха и  низа, это — катастрофа. В общем, тот, кто в 15 лет зависал в клубе  "Птюч", вряд ли поймет того, кто сидел по полгода без зарплаты на  убыточной шахте. Одно из открытий 90-х как раз и состояло в том, что  никакой "единой общности", скрепленной общей историей и идеологией, уже  не существует: при первой же возможности советское общество рассыпалось  на тысячу мелких частей — по национальному, имущественному, любому  другому признаку; несходство интересов доходило до крайности и доводило  до танковых залпов в центре Москвы. Оказалось, что теперь каждый сам за  себя — и степень личного успеха во многом зависит от того, насколько ты  можешь не замечать чужих неприятностей, ампутировать сострадание: через  много лет обеспеченный класс откроет для себя благотворительность, но  пока что жить гораздо проще, если не замечать мерзнущих на улице детей  или бабушек, пытающихся сбыть с рук батон колбасы,— если бы в 90-е  существовал фейсбук, таких фотографий бы там не расшаривали. Вообще,  было много вещей, через которые приходилось проскальзывать, стараясь не  придавать им особой важности: коррупция, "понятия", милицейский  произвол, блатной сленг, общая апатия, неспособность к самоорганизации,  невозможность ни о чем договориться; тогда казалось, что это все болезни  роста, побочный эффект, что таким образом общество "по капле  выдавливает из себя совка" — со временем же выяснилось, что это и есть  самая сущностная суть, которая переживет любые реформы. И может быть,  непроходящая боль от 90-х и вызвана как раз не "снижением уровня жизни"  или "уничтожением оборонного потенциала" — а тем, что в отсутствие почвы  под ногами практически каждому пришлось опуститься на несколько  ступенек если не по социальной, то по этической лестнице, сделать или  пережить нечто такое, что десятилетием раньше казалось абсолютно  непредставимым — и непонятно, кого в этом обвинять, эпоху или себя. 
Наверное, на этом месте можно было бы  перечеркнуть весь предшествующий текст и написать еще несколько таких же  — как, несмотря ни на что, удалось за это время построить новую  экономику, как попутно был разрушен русский парламентаризм, какая  энергия кипела в независимых СМИ, каким ужасом обернулась чеченская  кампания. В этом десятилетии слишком много всего намешано, и то, под  каким углом ты на него смотришь, зависит не только от того, остался ли  ты по его итогам в выигрыше или стал его жертвой, но элементарно от  того, какой частью себя ты его вспоминаешь. Я вот нагородил только что  целую конструкцию о падении и стыде, а теперь думаю — какое же  головокружительное это было время: когда вся страна недоумевала, кто  убил Лору Палмер, когда ежедневная газета могла поставить на полосу  подборку новых стихов (заметим, стотысячным тиражом), когда были еще  живы Курехин и Летов и Балабанов искал натуру для первого "Брата".  Пересмотрите, например, фильм Никиты Тягунова "Нога", или откройте на  YouTube концерт молодой еще "Инструкции по выживанию", или найдите  какой-нибудь старый коммерсантовский текст Тимофеевского — и вы  почувствуете этот поток, что сквозит откуда-то из "просвета бытия", этот  ветер, каким он мог быть только в лихие, святые 90-е — зябкий,  саднящий, манящий.